Клезфест в Петербурге   

 

 

       официальный сайт фестиваля «Клезфест в Петербурге»
 

Мы выжили, потому что смеялись: Еврейская песня

Звучит песня:
Я — портняжка, мне нечего есть,
Но я живу прекрасно.
Я — сапожник, я хожу без сапог,
Но мне хорошо.

Татьяна Вольтская: В еврейских песнях очень часто поется об этом. Когда я слушаю еврейскую музыку, мне кажется, что народ с самой трагической на свете судьбой поет самые веселые на свете песни. В Советском Союзе они не были востребованы. По сути, запрещены. Да и сам язык идиш почти забылся после того, как в 30-е годы были закрыты все еврейские школы. Теперь еврейская песня возрождается. В Петербурге усилиями Еврейского общинного центра регулярно проводятся ее фестивали — Клезфесты. На одном из них я познакомилась с Аркадием Гендлером, который живет в Запорожье и преподает в гимназии идиш.

Аркадий Гендлер: Язык, который, к сожалению, не только дискриминирован. А дело в том, что среди 6 миллионов погибших евреев от рук фашистов, пять с половиной миллионов были идиш говорящие. Вот они все погибли. Я единственный пока на Украине, в нашей запорожской гимназии, преподаю этот язык.

Татьяна Вольтская: Аркадий Гендлер родился в еврейской семье, где все говорили и пели на идиш. Он вспоминает, что петь научился раньше, чем говорить.

Аркадий Гендлер: Я в семье был 10-й. Родился я в Молдавии, город Сороки. В то время это была Румыния. Бесарабия была под управлением Румынии. Бесарабия только в 1940-м году стала под советским правлением. Там я также учился в еврейской школе, образование я не смог дальше продолжить, поскольку это стоило больших денег. Мы были люди не состоятельные, и я не смог.

Татьяна Вольтская: А кто были ваши родители?

Аркадий Гендлер: Портные. И я стал портным. Мне эта портняжная специальность помогала учиться в институте.

Татьяна Вольтская: Наверное, есть много песен о портных?

Аркадий Гендлер: Десятки были песен о портных. Например, песня о больном портном. Это о портном, который работает, а хлеба все нет.

Татьяна Вольтская: Песни о труде не всегда печальные. Есть песня о веселом портном. Среди песен детства, были и песни сопротивления. Одна из них обращена к церковным колоколам:

Что вы звоните так громко,
Вы будете иезуитов,
Поставивших эшафоты для голов,
Которые не гнутся.
А колокол говорит:
Я — новый колокол. Меня подняли ввысь,
Чтобы будить новых рабов,
Вести к новой, свободной жизни.

Татьяна Вольтская: Песни про богачей, бедняков, портных и сапожников, плотников и учителей. И, конечно, про свадьбы. Рассказывает Аркадий Гендлер.

Аркадий Гендлер: Например, песня «Сватание». О том, как он ее семечками угощает. И вот здесь половина русских слов на еврейский лад — семечками угощаявен. Есть песня, как девушка поет: мама не бей меня. Пришел парень и начал меня целовать, ласкать. Я говорю: это нехорошо, а он говорит: хорошо. А мама все бьет. А она говорит: мама не бей меня, все равно поздно.

Татьяна Вольтская: Аркадий Гендлер — инвалид войны. По горькой иронии судьбы, из всей его семьи, где было 10 детей, выжило только три брата. Как раз те, что воевали. Во время войны у него погибло 102 родственника, и только 22 из них — на фронте.

Аркадий Гендлер: А все остальные погибли в лагерях, в Бабьих Ярах. У нас, в Запорожье есть свой Бабий Яр. В Молдавии есть свой Бабий Яр. И в каждом городе есть свой Бабий Яр, где остальные погибли.

Татьяна Вольтская: Жена Аркадия Гендлера была узницей гетто в городе Рыбнице.

Аркадий Гендлер: Гетто — трудно передать это словами. Их заставляли делать работы, которые трудно было себе представить, что это может придумать нормальный человек. Были мостовые. Из заставляли вырывать эти камни. Потом молотком разбивать их на мелочь. А потом из этого всего строили памятник Антонеску. Это был сателлит Гитлера румынский. Их спасали молдаване, которые жили в округе, и с которыми их отец работал вместе или дружил. Они с риском для жизни приносили им кусок хлеба и несколько вареных картошек. Был у них еще самый младший брат. Когда началась война, ему было два года. Он тоже был в этом гетто. И его тоже избивали. А мать в гетто умерла в январе 1942 года от истощения, от побоев. Им разрешали только полчаса выходить на базар. Только полчаса. Если кто-нибудь опоздал, его тут же расстреливали. Без суда, без следствия.

Татьяна Вольтская: Поразительно, но даже в гетто создавались песни.

Аркадий Гендлер: Там были свои композиторы, но, в основном, делали на знакомые мелодии. И вот этот гимн еврейских партизан. Кстати, я его слышал в 1947 году, его пел Поль Робсон. Пел его на идиш. Даже при советской власти ему дали ее петь на идиш. На мелодию Покрасса:

То не тучи грозовые, облака...

И вот этот гимн:

Никогда не скажи, что ты идешь в последний путь,
Пусть падают стены, все равно слышен наш шаг — мы здесь.

Этот гимн знают, его поют хоры в еврейских школах, в еврейских общинах. У нас в школе мы его поем всегда в день Катастрофы. Он отмечается в день годовщины восстания Варшавского гетто.

Татьяна Вольтская: И все же, несмотря на все эти трагедии, еврейская песня оставалась, в основном, веселой. Почему?

Аркадий Гендлер: Был у нас в Бесарабии такой бард под фамилией Зелик Бердичивер. Он погиб молодым. Он написал всего 10 песен. Но они его обессмертили. Эти 10 песен издал его товарищ, уже после его смерти. В одной из песен есть такие слова:

Приходят беды, приходит горе,
Но наши радости и веселье
Замешаны на крови и слезах.
Будь веселым, вытри слезу и не плачь.
Пусть никто не знает о твоем горе,
Пусть никто не знает о твоей беде.
Тайна должна оставаться с тобой,
И пусть даже сердце разрывается в груди,
Ты будь весел.

Это типичное еврейское счастье. Так мы и поем. Мы выжили, потому что смеялись.

Татьяна Вольтская: Со своей женой Аркадий познакомился все в том же городе Рыбнице. Свадьбу сыграли в 51-м, в разгар борьбы с космополитизмом. И все же, на ней пели еврейские песни.

Аркадий Гендлер: Пели, но тихо, чтобы не дай Бог кто услышал, потому что напротив этого дома был КГБ. И чтобы услышать еврейскую песню, да еще собрался народ — это была крамола. Поэтому, ставни были закрыты, занавесы опущены. Так вот справляли мы свадьбу свою.

Татьяна Вольтская: Да, беды и унижения бывали не только в гетто. Серго Бенгельсдорф, который привозит на фестивали еврейской песни своих кишиневских учеников, родился в Биробиджане в 1937 году в семье писательницы и актера. Его детство прошло за кулисами еврейского театра, созданного при помощи Михоэлса. В происхождении его нехарактерного имени Серго тоже есть нечто театральное. Его маме в роддом позвонил Эмануил Казакевич и рассказал, что умер Серго Орджоникидзе. Мать ответила, что надеется на рождение новых Серго. На следующий день в газете появилась заметка, что она назвала сына в честь Серго Орджоникидзе. В 1949 году на семью обрушилась беда.

Серго Бенгельсдорф: Закрыли театр, арестовали всю интеллигенцию. Маму как писательницу арестовали. Папу, слава Богу, не арестовали, но он в один день превратился в глубокого старика, потому что за несколько дней до этого закрыли театр, и он перестал быть еврейским артистом. И он вынужден был пойти на швейную фабрику чернорабочим. Даже не знаю, кому было хуже — маме в лагере или ему на свободе. Это была страшная ноша.

Татьяна Вольтская: И здесь опять швейная фабрика, портняжное дело. Правда, после подмостков.

Серго Бенгельсдорф: Мне пришлось в 14 лет, еще я даже школу музыкальную не закончил, пойти работать, чтобы как-то поддержать материально его и морально, потому что он совершенно растерялся. И вот мама была еще в лагере. Но уже был 55 год, дуло оттепелью. У меня было направление на учебу в свердловскую консерваторию. Но я подумал, что это слишком близко. Если я поеду и напишу, что моя мать находится в лагере, то есть она враг народа, то я ни в какую консерваторию не поступлю. И я на карте нашел самую дальнюю точку от Биробиджана в Советском Союзе, и я ткнул в Кишинев. Это была самая дальняя точка. И написал в анкете, что мама домохозяйка. Потому что я подумал, что пока органы из Кишинева доберутся до Биробиджана: и я оказался прав, потому что мне в декабре уже прислали бумагу, что мама освобождена.

Татьяна Вольтская: Потом был Ленинград, аспирантура у музыковеда Исаака Гликмана. Теперь Серго Бенгельсдорф руководит музыкальным клубом, ведет творческие мастерские при Еврейском общинном центре Кишинева. Он не только учит петь, но и разыскивает еврейский фольклор.

Серго Бенгельсдорф: Я очень много работал, искал много фольклора. Бывая в Израиле, я иду в музыкальную академию Рубина и что-то оттуда вытаскиваю и черпаю. И много есть неизвестного. И мне очень нравится открывать и ставить. Это всегда радостно.

Татьяна Вольтская: Вот и Аркадий Гендлер говорит, что когда его открыли американцы и пригласили к себе петь, он поехал с условием, что будет петь не популярные песни, а те, что забыты.

Аркадий Гендлер: Эти американцы нашли меня здесь, в Петербурге, на одном из фестивалей. В Беркли они также организовывают фестивали на идиш. И они меня спросили, что вот, если они меня пригласят на свой такой фестиваль, вы приедете? Я сказал так: для того чтобы петь, чтобы петь народные песни, которые все знают и они у всех на слуху, для того чтобы петь эти же песни в Америке, меня не надо было тащить из Украины. И я на каждом концерте говорю публике то, что я вам сейчас рассказал.

Татьяна Вольтская: Так возрождается еврейская песня. Пройдя через унижения, бедность, черту оседлости, погромы, гетто, лагеря уничтожения и государственный антисемитизм. Потому что те, кто ее пели, — смеялись.

Прозвучало в эфире Радио Свобода.
Опубликовано на сайте Радио Свобода